Максим Леонидов - Письмо Если бы письмо написать я мог В семьдесят восьмой самому себе Может отчего-то бы уберёг, Может всё исправил в своей судьбе. Я бы написал всё как есть, клянусь, Всё, что понял сам и что пережил. А он бы прочитал, намотал на ус И тогда, возможно, счастливей жил. Выучи французский язык, Научись играть на трубе, И живи на полную каждый миг Так бы я писал самому себе. Знай, что всё тебе по плечу, Верь в свою звезду и лети, Уломай отца, чтоб сходил к врачу И может быть удастся его спасти. Я бы рассказал ему что любовь - Это не тиски и не кабала. Я бы написал ему что Господь - Это не кресты и не купола. Я бы объяснил ему всё про роль Ту, что так хотел и не смог сыграть А если б было можно и бандероль Я б всего Акунина смог послать. Скоро ты поедешь на юг, Вот тебе хороший совет: Не спеши дружок заводить семью, Ждёт тебя любовь через много лет. А хочешь, вышлю песню письмом Ту, что все побила хиты? Спой её в своём семьдесят восьмом Ведь в конце концов её автор ты. Если бы письмо написать я мог В семьдесят восьмой самому себе, Может отчего-то бы уберёг, Может всё исправил в своей судьбе. Сотня или даже полсотни слов, И жизнь бы стала сладкой как эскимо. А всё-таки не зря так устроил Бог Что в прошлое нельзя написать письмо.
Седой долго не отвечал. Смотрел в огонь, морщился, катал желваки на высоких скулах. — Отец велел, — наконец разлепил он губы. — Только не спасать. Стаю поднять велел, попутчиков твоих в клочья велел, тебя к нему на мельницу загнать велел… хитер отец мой, Стах Топор! Таких отцов поискать! — на тебя у Петушиного Пера душу мою сменять решил! До сих пор себе простить не может, что не успел тогда меня удержать… — А… Ян? Аббат тынецкий ему-то зачем понадобился?! — Обманет Петушиное Перо или силой захочет тебя отобрать — священник молитвой да крестом прикроет, оборонит! Говорю ж: хитер мельник Стах! Тебя на меня, как мерку муки на горшок масла, монаха против Нечистого, как частокол против медведя, а сам сбоку притулится да приказы отдавать станет! Седой ударил кулаком по колену и плюнул в костер. — Когда на мельницу пойдем? — тихо спросила женщина. — Утром или прямо сейчас? — Утром. Только не на мельницу, а в Габершлягову корчму. Туда провожу, а дальше сама как знаешь. Беги из наших мест, баба, не будет тебе здесь покоя! Ты теперь, как золотой талер — многим подобрать захочется… — Почему ж ты мешаешь отцу подобрать? Пускай выкупит мной тебя — тем паче сила за вами, не убегу! Скуластое лицо Седого окаменело, и лишь зеленые огни ярче засветились в глубоко утопленных глазницах. Не глаза — окна заброшенной хаты на забытых Богом перепутьях… стерегись, прохожий, бегом беги мимо! — И в третий раз дура ты, баба. Отец меня смертной любовью любит, его понять можно! А я как услыхал, что нашлась в мире такая женщина, что за душу своего мужика на Сатану поперла и купленный товар из рук его поганых вырвала — веришь, в лес удрал и всю ночь на луну выл! От счастья — что такое бывает; от горя — что не мне досталось!.. Короче, на рассвете бери за холку суженого своего четырехлапого и беги, покуда можешь! — Откуда? — задохнулась Марта, переводя взгляд с Джоша на Седого. — Откуда ты знаешь?! Петушиное Перо рассказал?! Сын мельника вдруг с колен метнулся к собаке, падая на четвереньки, и обеими руками вцепился в густую шерсть на горле одноухого, прямо под дернувшейся челюстью. — Не Перо, — прохрипел он в оскаленную собачью пасть, держа Молчальника мертвой нечеловеческой хваткой, как недавно держал уже один раз. — Сам догадался. Чтобы я, Гаркловский вовкулак, человека под шкурой не учуял?! Эх, баба, баба, что ж мы раньше-то с тобой не встретились?.. смотри, пес — обидишь ее, из ада приду, зубами загрызу… Марта смотрела на них — Седого и Джоша, двух людей-нелюдей, застывших глаза в глаза — и где-то глубоко в ней самой августовскими падающими звездами вспыхивали и гасли слова Гаркловского вовкулака, продавшего душу за материны руки да за кровь княжескую: «У Петушиного Пера на короткой цепи до самой смерти, а после смерти и того хуже… и того хуже…» Силы небесные, от чего же она спасала Молчальника в заброшенной сторожке?! Г.Л. Олди Пасынки восьмой заповеди
Будет ласковый дождь, будет запах земли Щебет юрких стрижей от зари до зари И ночные рулады лягушек в прудах И цветение слив в белопенных садах Огнегрудый комочек взлетит на забор И малиновки трель выткет звонкий узор И никто, и никто не вспомянет ****у Пережито, забыто, ворошить не к чему И ни птица ни ива слезы не прольет Если сгинет с земли человеческий род И весна, и весна встретит новый рассвет Не заметив, что нас уже нет (с) Сара Тисдейл //Таки Брэдбери гениальный писатель. ---------- Сообщение добавлено 04.07.2010 14:32 ---------- Я не вернусь. И на землю успокоенье ночное спустится в теплую темень под одинокой луною. Ветер в покинутом доме, где не оставлю и тени, станет искать мою душу и окликать в запустенье. Будет ли кто меня помнить, я никогда не узнаю, да и найдется ли кто-то, кто загрустит, вспоминая. Но будут цветы и звезды, и радости, и страданья, и где-то в тени деревьев нечаянные свиданья. И старое пианино в ночи зазвучит порою, но я уже темных окон задумчиво не открою. (c) Хуан Хименес А Сурганова - замечательный исполнитель. [ame]http://www.youtube.com/watch?v=Yai9fmGJTaQ[/ame]
Музыка странного сна В его сердце стучит барабан Заглушая внешние звуки Заставляя в бешеном ритме Двигаться ноги и руки Её сердце - виолончель И струны натянуты в нём Их то гладят, то дёргают пальцы То терзают упругим смычком Я сижу и не знаю, что делать Ощущениями пьяна я Слушаю музыку ветра И музыку странного сна Начинаю наружу рваться Нарастают звуки опять, но Дрожит мой голос, и пальцы Неспособны всё передать Её сердце похоже на флейту Сквозь него сжатый воздух проходит Открываются и закрываются Дырочки в тёплой плоти Ему хочется петь очень нежно Но всё получается басом Вибрирует кровь по струнам Гудят и пульсируют фразы Я сижу и не знаю, что делать Ощущениями пьяна я Слушаю музыку ветра И музыку странного сна Начинаю наружу рваться Нарастают звуки опять, но Дрожит мой голос, и пальцы Неспособны всё передать Гитара звенела так громко, что Не было слышно крика Ведь боль от последней капли Всегда поёт очень тихо Давили на слабые кнопки И нежно играли со скрипкой И я боюсь, что не скрыть мне Дурацкой странной улыбки Я сижу и не знаю, что делать Ощущениями пьяна я Слушаю музыку ветра И музыку странного сна Начинаю наружу рваться Нарастают звуки опять, но Дрожит мой голос, и пальцы Неспособны всё передать Исполняет группа "Флёр", просто здОрово...
Если бы письмо написать я мог В семьдесят восьмой самому себе Может отчего то бы уберёг, Может всё исправил в своей судьбе. Я бы написал всё как есть, клянусь, Всё, что понял сам и что пережил. А он бы прочитал, намотал на ус И тогда, возможно, счастливей жил. Выучи французский язык, Научись играть на трубе, И живи на полную каждый миг Так бы я писал самому себе. Знай, что всё тебе по плечу, Верь в свою звезду и лети, Уломай отца, чтоб сходил к врачу И может быть удастся его спасти. Я бы рассказал ему что любовь - Это не тиски и не кабала. Я бы написал ему что Господь - Это не кресты и не купола. Я бы объяснил ему всё про роль Ту, что так хотел и не смог сыграть А если б было можно и бандероль Я б всего Акунина смог послать. Скоро ты поедешь на юг, Вот тебе хороший совет: Не спеши дружок заводить семью, Ждёт тебя любовь через много лет. А хочешь, вышлю песню письмом Ту, что все побила хиты? Спой её в своём семьдесят восьмом Ведь, в конце концов, её автор ты. Если бы письмо написать я мог В семьдесят восьмой самому себе, Может отчего то бы уберёг, Может всё исправил в своей судьбе. Сотня или даже полсотни слов, И жизнь бы стала сладкой как эскимо. А всё-таки не зря так устроил Бог Что в прошлое нельзя написать письмо. Максим Леонидов
Мы играем во что захотим. Мы упали, и летим, и летим. А куда не знаем, до поры до поры. Мы слепые по законам игры. Тихо-тихо отворилось окно. Осторожно, слышишь запах Его?! Кто-то незнакомый нам решил помешать, Третий лишний заглянул под кровать. Ветер свистит атональный мотив. Ветер назойлив, ветер игрив. Он целует меня, он кусает меня. А тем, кто сам добровольно падает в ад Глупые ангелы не причинят Никакого вреда. Никогда.
Со второго пути вдоль волшебных равнин Уходил скорый поезд "Москва-Кокаин", Ему мы сделали ручкой бай-бай. Наши души чисты как искусственный снег, Ускорять нас не надо, мы и так лучше всех, А остальное - в кавычки, бай-бай. E-e-e-e, Е=mc2 E-e-e-e, Е=mc2 Мы на атомной бомбе займемся любовью, Никого рядом нет, только блендеры с кровью, Все остальные напитки бай-бай. Мы не ждем от судьбы соблазнительных поз, Бесконечность и вечность - хороший прогноз, А остальные осадки бай-бай. E-e-e-e, Е=mc2 E-e-e-e, Е=mc2 (c) Ундервуд
Мост над туманным заливом Время остановилось между сказкой и былью Я стою на холодных плитах, покрытых звездною пылью… Мост над туманным заливом, Чувство до боли знакомо Закрываю глаза и таю, падаю в невесомость… Снится морю гроза, мягким травам - роса, снятся вольному ветру крылья и паруса… И лишь мне не уснуть я сегодня в плену горько-сладких воспоминаний, вернувших мне эту весну… Холодам вопреки оживают ростки Прибывает луна и плывут мечты сквозь года Сквозь морские приливы Сквозь апрельские ливни Я хочу, чтоб так было всегда Хлынули звуки и краски неудержимым потоком И разрушен крайний предел в натяжении нервных волокон Вихри невиданной силы не дают удержаться Отрывают меня от земли, нарушая закон гравитации Километры некошеных трав Разгорается пламя костра Наполняются медом соты И льется вино через край И вплетаются нити дорог в ожерелье бессонных ночей Лишь затем, чтобы мне однажды уснуть на твоем плече Шорох смятых страниц, Океан без границ Твое сердце внутри и я чувствую каждый удар Тихий шепот и крик интонаций и рифм Я хочу, чтоб так было всегда… Время остановилось между сказкой и былью Я стою на холодных плитах, покрытых звездною пылью Мост над туманным заливом Чувство до боли знакомо Закрываю глаза и снова падаю в невесомость… Дремлют в дымке вулканы Тонут в воде облака Полон тайн необъятный мир, отраженный в твоих зрачках И снова мне не уснуть, я навеки в плену - все дороги, в конце концов, возвращаются в эту весну… Холодам вопреки оживают ростки Прибывает луна и плывут мечты сквозь года Сквозь морские приливы Сквозь апрельские ливни Я хочу, чтоб так было всегда Исполняет "Флёр": http://www.youtube.com/watch?v=ipvU_CvPNJ4&feature=player_embedded#!
Научите меня жестокости, Научите лжи и предательству, Подхалимству, разврату, похоти, Наговору и препирательству. Научите пинать лежачего, Научите ломать прекрасное, Не считать, сколько пуль потрачено, Кулаком грозить небу ясному. Показушничать и подмазываться, Забивать, затыкать, закручивать, В исступлении других наказывать, И одергивать и прищучивать. Научите меня завидовать И харкать ядовитой желочью Ненавидеть, проблем подкидывать, Издеваться над каждой мелочью. И играться чужими чувствами, Бить ногами, кусать, царапаться, Поносить всех и вся без устали, Без причины с родными цапаться. Научите ругаться матерно И камин разжигать стихами, Да картины кромсать старательно… А иначе как выжить с Вами?© ---------- Сообщение добавлено 17.07.2010 18:39 ---------- Она материлась довольно редко, Она извинялась, звоня мне ночью, Любила тонкие сигаретки, Меня любила. Наверно – очень. Она под дождь уходила утром. Без поцелуев, без звона чашек, Она считала, что это – мудро При отношеньях дурацких наших. Она считала меня уродом: «Тебе бы в цирке смешить дебилов» Она встречалась со мной три года. А может, это четыре было? Она всегда приносила виски И треугольник рокфорный сыра, А вдруг вчера принесла сосиски И, почему-то, пакет кефира. Она сказала, что «так не может, Кефир – домой, и сосиски – мужу», Что «как же всё надоело, боже! И он мне нужен, и ты мне нужен!» Она впервые со мной простилась, Она сосиски забрать забыла. Такси по сонной Москве катилось. А может, это в Нью-Йорке было.
Любимая, не смей дрожать Не смей дарить им радость Все кончено: окружены Не вздумай при них плакать Как я люблю твои глаза! Я никогда не говорил "Люблю тебя" - смущался Мы жизни плавили края Нас смерть учила танцам Ты пахнешь запахом моим Любимый мой, где ты там я Плевать что нас убили Я целовала грудь твою Ты был седой от пыли Как страшно умирать второй, страшно умирать второй... Если я умру быстрей тебя - ты догоняй Выстрел ртом лови, не прячь лицо - Кричи, кричи, кричи Мы в себе уносим пули В себе уносим раны Всех тех, кого убили Кто никогда не знал любви... (c) Д. Арбенина.
Один мой друг не покидает квартиры Один мой друг не покидает квартиры Последние, кажется, полтора года Только затем, чтобы его не схватили За то, что он представитель древнего рода. Последний вменяемый живой наследник Людей, умевших говорить с цветами, Отличавших зимние стихи от летних, Игравших фламенко на рожке и тамтаме, Умевших шить из любых материй, Властителей чудесного застенного мира, Друзей людоедов, драконов и пери, Любителей мёда, коньяка и кефира. Из-за такого родства мой друг всегда неустроен, Он не помнит данного слова и не умеет работать, У него какая-то, вроде бы, пятая группа крови, Потому за ним постоянно идёт охота. Он не даёт сделать радио громче и на полтона. К окошку – только ползком, как какой-то киллер, Он точно знает: у них повсюду шпионы. Обычные люди не бывают такими. Порой мне кажется, он просто лентяй и пройдоха, Но после поездок в метро или походов в больницу Ругаю себя за то, что думал о нем плохо, Еду к нему среди ночи, покупаю паштет и пиццу, Жарю ему оладьи, чищу окна, мою посуду, Даю ему денег в долг, прекрасно зная, что кинет. Мой друг абсолютно прав, шпионы – они повсюду. Обычные люди не могут, не должны быть такими. Данута Сидерос ---------- Сообщение добавлено 17.07.2010 22:41 ---------- Что-то жжет изнутри – может быть неживая вода, Может быть одиночество – слабый, но едкий наркотик… Осознав невозможность спасения, как никогда Ощущаешь себя сочетанием кожи и плоти… И не в силах покинуть привычный уют кабака, Застревая в чугунных решетках литых водостоков, Продолжаешь тихонечко жить, правда жить абы как, Разбавляя реальность плохим апельсиновым соком. И опять через силу любить свой потрепанный мир, Каждый день созерцая с тоской, как твое отраженье, Осторожно скользит в ванных комнатах съемных квартир Чуть заметно цепляясь за трещинки в кафеле. Жженье Исчезает в груди, как обычно, в пол-пятого – в пять, Когда Время слегка начинает похрустывать между Шестеренок наручных часов, кем-то пущенных вспять… И когда за окошком зима как-то грустно и нежно Начинает играть ледяную мелодию на Ксилофоне сосулек и клавишах из черепицы, Вспоминается детство и сказки Кота – Баюна, Вспоминается то, что обязано было забыться, Но зачем-то живет в пыльных кипах прочитанных книг, В складках креповых штор и на струнах разбитых роялей, Где устав от мирской суеты твой печальный двойник Спит, укутавшись в плед, и в надколотом жизнью бокале Рядом с ним - апельсиновый сок… Возвратись ты туда Он, пожалуй, проснулся бы… Встретил тебя на перроне, От которого вечность назад разошлись поезда, Заглянул бы в глаза, крепко сжав ледяные ладони, Очень тихо шепнул бы на ушко «ну здравствуй, малыш Здесь почти все как раньше – нарядные елки, хлопушки Легион керамических кукол, смотрящих из ниш, На твое возвращение. Карты, перины, подушки, И горячий пирог с ароматом ванили, и твой Пожелтевший камин, усыпляющий треском поленьев…» Только ты не вернешься и он не придет за тобой, проскользив по перрону забытой и брошенной тенью Ф.Назаров
Я к тебе сегодня ночью приходила незаметно. Так,… гуляла по карнизам… забежала за приветом. За окном стояла долго. Целовала твои стекла. Знаешь, дождь был очень тёплым… ничего, что я промокла. Я с тобою говорила, но за стеклами – не слышно. Я тебя звала рукой: "А, пойдём гулять по крышам?!" Ты не слышал! Ты не слышал! Я сама, пугая встречных, убегу … гулять по крышам. Я – сорвавшаяся в вечность. liska
Чужое письмо Чужое, очень личное письмо, Случайно, без конверта оказалось. Как обнажённая душа, оно одно, Под ящиками, на полу валялось. Наверно оно выпало, когда наш почтальон раскладывал газеты. По строчкам вдруг, забегали глаза, Наперекор законам этикета. Как нежно, кто-то о своей любви, Через бумагу, очень откровенно, С возлюбленной своею говорил Так искренне, и так самозабвенно. Чтоб отыскать, к кому эти слова, И для кого писались эти строчки, Я весь подъезд без толку обошла, Письмо ко мне вернулось по цепочке. И я тогда решила позвонить, И у любимого спросить совета. Как поступить, и как мне дальше быть, Если письмо осталось без конверта?.. Он молча слушал, не перебивал, Потом сказал: "Искать больше не надо, Я сам тебе всё это написал, Письмо попало в руки адресата". И в тот же миг, на мелкие осколки, Мир разлетелся искрами огня! - А, как же почерк?! - Я, старался! Очень! Чтоб рассказать, как я люблю тебя! ©
Друг, который никогда не предаст Есть слёзы на чудотворных иконах - есть слёзы почти как вода, Есть звёзды для декораций в салонах, и те, что на небе всегда, Есть каждый час, исполненный смысла, - есть нервная суета, И кто-то уйдёт, а кто-то станет под пули, но не предаст. Есть красота, подвластная времени, и вечная красота, Но нас подведёт наше слабое зрение, а тёмный инстинкт предаст. Есть вспышки, что длятся доли секунды - есть свет, что будет всегда, Есть просто друг, и есть друг, который никогда не предаст. Есть счастье лишь на пару мгновений, и горе, что будет всегда, Одно утешение - друг, который никогда не предаст. Он в небе широком и вольном, и если случиться беда И станет вдруг нестерпимо больно, он никогда не предаст. Flёur
Ёлочная игрушка Бережно сжимала новогодний шарик, Жёлтый и блестящий, яркий как фонарик, Ласково дышала на его височек, Рисовала пальцем на стекле цветочек, В глубину смотрела, видела картины, Двухэтажный домик, мягкие перины, Он перед камином с дочкою играет, Вечером мартини, лёд в ведёрке тает, Вдруг с размаху птица стукнула в окошко, Хрупкая игрушка лопнула в ладошках, Побежали капли из продольных линий, Сделав самогонку розовым мартини, Крохотный осколок лёг на дно, качаясь, Выловила пальцем, матерно ругаясь, Выпила не морщась, закусила сушкой, И пошла, сутулясь, спать на раскладушку. ©
Никому не доверяй Наших самых страшных тайн, Никому не говори, как мы умрем. В этой книге между строк Спрятан настоящий бог, Он смеется, он любуется тобой. Ты красива, словно взмах Волшебной палочки в руках Незнакомки из забытого мной сна. Мы лежим на облаках, А внизу бежит река, Нам вернули наши пули все сполна. Мы лежим на облаках, А внизу бежит река, Нам вернули наши пули все сполна (с) А. Васильев
Твое тепло, идущее от тел, любым другим теплом незаменимо. Другие руки, проносимы мимо, погладят не того, кто так хотел поглаженным остаться. Только к тем упрямо мы стремимся отпечаткам, с которыми соединили нас однажды в нужный час мигнувший глаз, невовремя упавшая перчатка и теплый нос, уткнувшийся в плечо. И только тех мы любим горячо, кто вынимает душу без остатка из нашего усталого "еще". (с) Виктория Райхер
- на что ты потратил всю свою жизнь целиком, на что ушли твои зимы, лета, вторник, четверг, среда? себя сглотнувший, как в горле стоявший ком, и тут же поклявшийся не делать этого никогда аскет, развратник, мелочник, лоботряс, на что ты её растряс? разменял, разболтал по ухабам, расколол сапогом по камням случайным, расколотил, как дятел, доевший муху - на что ты её потратил всю свою жизнь целиком, умирающий пёс? кого ты любил, бил, разговаривал с кем, забывая, кто ты есть и зачем, кого ты тратил, отдавал, бросал, разбазаривал, сколько поднял ненужных вех, верст, тем? во дворцах, в беседках, в тепле и поту конюшен ты хотя бы помнишь, куда подевалось время? зачем ходил, убеждал, уговаривал, умолял на коленях за тебя выйти замуж женщину, которой ты был не нужен? для чего тебе было все это - такие силы, такие страсти, такой угар? а теперь ты стар. и каков гонорар? кошмар. - слушай, ты, вездесущий, умеющий, знающий, умный самый, чего ты вопишь, как прохожий, упавший в лужу? мы с тобой не чужие, ты вложил в меня больше, чем папа с мамой, и теперь недоволен, что я вышел такой непохожий на то, что нужно? ты слепил фигурку, натыкал в неё иголок, сделал голема, развивающегося из ничего, убедил его, что он ничтожен, жалок, мелок, молод и ставит свое удовольствие превыше всего - осколок всего задуманного и вложенного в него. созданный слабым, бездомным, усталым, мающимся, влюбленным в мороженое и прочую суету, с трудом понимающим или не понимающим ничего, а не как прочие схватывающим на лету, ведь тебе все равно, как берет свои версты с боем он, веселый, дикий, дурной, как ямщик в степи. а до смерти нам с тобою пока обоим далеко и долго. я стараюсь. терпи. терпи. (c) Виктория Райхер
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали тёплыми и уверенными руками. Когда меня еще не было, в самом начале, так и было. Время неслось прыжками, швырялось плюшками и жареными пирожками, мама замуж четырежды выходила, и всё удачно. Первый муж её был хорошим, много смеялся, презирал сомненья любого рода, любовался мамой, носил рубашки в горошек и погиб на ****е, не помню, какого года. От него осталась пачка коричневых фотографий, он успел построить домик с перилами из металла, отделать ванную комнату белым кафелем и зачать меня. Я его уже не застала. Мама очень страдала, носила траур, пела печальные песни, курила “Ноблес”, рассыпала окурки (я ими потом играла) и при всех говорила, что умереть – не доблесть, а доблесть – жить, потому что это опасней. Второй её муж работал в библиотеке. Он мог часами со мной говорить о счастье и о том, что родиться нужно было в десятом веке в Японии. Он понимал в проблемах, раскраивал шёлк, стачал мне десяток платьев, научил меня, что лемма – это обратная теорема, а потом ушёл, в дверях некрасиво пятясь от мамы, в который раз потерявшей терпение. Мама была темпераментна, как торнадо. Второй её муж устал от температуры кипения и ушёл туда, где прохладно. Я хочу, чтоб меня взяли на руки, и качели звонко скрипели, и были бы с милю ростом. Мама ждала себе принца, а дни недели летели. В третий раз я была подростком с плохим характером. И принца не возлюбила. Ни рук его с крупными пальцами, ни сигарет. Я его чашки с кошками вечно била и на любой вопрос отвечала “нет, спасибо, не надо”. Он был высоким и сильным. Позвал меня как-то в кино на двенадцать двадцать, и там я услышала, как он смеётся на фильме для школьного возраста. И согласилась остаться (а хотела сбежать из дома и стать пиратом). Мы жили дружно, мама варила обеды, и я приставала к ней “мама, роди мне брата!”, а она отмахивалась – мало мне вас, дармоедов. С третьим мужем она прожила недолго, потому что влюбилась в четвертого. Как в романах. А он оказался бездельником высшего сорта и в поисках денег рылся в моих карманах. Потом напился, потом отказался бриться, потом сказал как-то маме “да наплевать мне”, и она его выгнала. После чего жениться он сумел ещё дважды. А мама сказала “хватит”. Никаких больше свадеб, никаких доказательств любви и верности. Никаких неразрывных оков. И завела себе просто любовника, без обязательств. А он рассказал мне, что у него есть кот. Этот кот невидим, не прыгает, не бушует, он не ловит мышей и не понимает слов, но он всё-таки есть, хотя и не существует, и в душе от него тепло. И вокруг тепло. Я спросила “а можно мне тоже такого?”, а он ответил – второго такого нет. Но если хочешь, мы можем владеть им оба. И я согласилась. И кот перешел ко мне, хотя и частично. Мы не мешали друг другу, мамин любовник, я и невидимый кот. Мы просто жили, как у костра, по кругу передавая фляжку с одним глотком. И он не кончался. Но мама уже устала. И про любовника мне говорила “тоска”. Они перестали встречаться, потом расстались, и я не знала, где мне его искать. А кот остался. Мамин любовник с нами когда ещё жил, говорил, что коты не теряются. И это правда. Я это точно знаю. А если кот остаётся – какая разница, остаются ли люди. Призрачны их печали, но вечны кошки. Печалям не выжить столько. Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали. Долго-долго. (с) Виктория Райхер
"... Белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подьездов. Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась послеполуденная маята - недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, просверливает всю квартиру навылет."
"Как многоярусные соты, дымился и шумел и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым к небу. Улицы курились дымкой, и скрипел сбитый гигантский снег. И в пять, и в шесть, и в семь этажей громоздились дома. Днем их окна были черны, а ночью горели рядами в темно-синей выси. Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары, высоко подвешенные на закорючках серых длинных столбов. Днем с приятным ровным гудением бегали трамваи с желтыми соломенными пухлыми сиденьями, по образцу заграничных. Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и темные воротники - мех серебристый и черный - делали женские лица загадочными и красивыми. Сады стояли безмолвные и спокойные, отягченные белым, нетронутым снегом. И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами." ©М.Булгаков "Белая гвардия"
Мы с тобою две капли разные одной воды Слезы облака Разобьемся об землю стразами Разлетимся вокруг да около Бесконечное вниз стремление Награжденное солнца взглядом Принесет траве упоение Нас с тобою положат рядом Может быть, попадем на лица По щекам разотрут руками Нас не станет с тобой, сестрица Сохнет кожа воды следами Или может быть в стекла оконные Сердцем осени постучимся Разбудить нам печали сонные Тихим стоном души случится Нам с тобою земли не коснуться Мы исчезнем в горящем пламени Чтобы еще один раз завернуться В нежный шелк темно синего знамени Чтобы еще раз подняться И чтобы опять пролиться Только бы не остаться Вечности льдом искриться И нас с тобой не отыскать, все, что мы есть, - вода Лишь остается ждать серебро дождя
Ветер разносит упавшие листья, Разъединяя наш нежный союз. Ты не вернёшься, ни в мыслях, ни в письмах. В памяти прочерк - не минус, не плюс. Грусть сиротливо несётся по кругу, Кружит меня золотой листопад. Вальс одиночества мечется вьюгой В замке души, как расстрелянный сад. Я не ропщу, не ищу виноватых. Видно, судьба зачеркнула нам фарт. В листьях багряных уходим куда-то… Так бы хотелось вернуться назад… С пологом зимним, со скрипами снега В шапке-ушанке… любовь-набекрень… Мы всё забудем, и в счастье с разбега Прыгнем не глядя... открылась бы дверь.. Иван Вологжанинов.
Одиночество - это болезнь, передающаяся половым путем. Я не лезу, и ты не лезь. Лучше просто побудем вдвоем, поболтаем о том, о сем, не о том, не о сем помолчим и обнимемся, и поймем: одинокий неизлечим. В.Павлова Если хмуришь брови, значит, я ни при чём. Если вижу профиль, значит, ты за рулём. Если с плеча рубишь, кровь на плече моя. Если меня не любишь, значит, это не я. Прочь со двора, ложь, и полуправда — прочь. Не спрашивай, как живешь, если не можешь помочь, не накрывай стола, ибо цена грош участливому как дела, если в долг не даешь.
Улыбку, дрожащую за слезами, испокон веков обещает нам мир. Пусть я сейчас одна, но вчера мы были вместе. И сегодня родится из вчерашнего дня- так же, как день нашей первой встречи. Пусть тебя нет в воспоминаниях, но ветерком ты коснешься моей щеки. И после раставания под вечерними лучами солнца, не исчезнет то, что обещал нам мир. Пусть я сейчас одна, но в завтрашней ночи, прячется бесконечная нежность, которой ты научил меня. Пусть тебя нет в воспоминаньях, но ты будешь жить всегда- в песне ручейка, в голубизне этого неба и в аромате цветов. Ты будешь жить всегда... Howl's Moving Castle
Беглец Старый город у моря. И чайки летают над баржей В вечном поиске рыбы. Салат поглощая со спаржей Одинокий седой господин из кафе «Биатриччи» Наслаждается тем, что его лично поиски пищи Завершились сегодня не в серых московских покоях А в уютном местечке, у столика с видом на море И не летом, как прежде, в Крыму, а сейчас, ближе к марту В городке, занесенном ещё не на каждую карту От того, что весь город и есть — чайки, баржа, да берег ...И куда не заносит тоска при наличии денег... Старый маленький город у моря. Прибрежные глыбы Пахнут ссохшимся птичьим пометом и вяленой рыбой, Ей же пахнет асфальт и крутых волнорезов гребёнка Неспособная пряди волос расчесать у ребенка, Но способная как-то сдержать буйство водной стихии... На единственной площади часто читают стихи и Вечерами танцуют у статуи древнего старца Содержащего в равных пропорциях ржавчину с кварцем Впрочем, это же можно сказать и про местные лица Редкий гость, завозимый сюда из далекой столицы, Оставляет таксисту на чай, но в глазах у таксиста Вместо слов благодарности светится «Asta la vista» Мол, при всем уважении, сударь, дорога обратно За отсутствием прочих машин выйдет вам троекратно... Одинокий седой господин гонит грустные мысли В этом маленьком городе с ним как-то быстро все свыклись [И собака у входа сегодня уже не рычала] Равномерный стук лодок о грузное тело причала Не сродни, слава Богу, привычному стуку вагонов. Если б кто-нибудь знал, сколько он перешел Рубиконов Сколько раз он ни слезным мольбам, ни советам не внемля Зарывал свой истершийся жребий в соленую землю, Чтобы жрать здесь салат и не слышать ни мата, ни фени... Мир вокруг продолжает к закату наращивать тени И уставшие чайки сбиваются в мелкие стаи. Господин достает портсигар и тихонько зевает. Старый маленький город у моря. Такая картина, Что посмотришь, и кажется — верно, не хлебом единым Должен жить человек. Правда, тот, кто лишился обеда, С этим будет согласен едва ли. Сочтет это бредом И хозяин пекарни, укрывшейся за поворотом, Вот уже сорок лет только хлебом одним и живет он Им же кормит жену и детей, им варганит заначки, И бывая в столице, играет. Играет на скачках.. Ветер гонит горячий песок по забрызганным бунам, Эта ночь будет лунной. Да, да, обязательно лунной. Шум воды нарастает, и море становится ближе, И за шумом не слышно уже ни вороньих интрижек, Ни народных гуляний, ни шелеста старой тетради Ни намеков судьбы, ни шагов подходящего сзади. Редкий гость изучает часы. На часах ровно девять. Самолет будет в полночь. Успеет. Конечно, успеет. В крайнем случае — чуть переплатит за скорость таксисту. Старый город не спит. Да оно и понятно — убийства, Здесь бывают не часто. Тем более так — без мотива... Престарелый фотограф наметил уже перспективу Зарядил аппарат и пытается выцелить бритву... Рядом воет собака. И кто-то читает молитву. Федор Назаров
Никого не будет в доме, Кроме сумерек. Один Зимний день в сквозном проеме Незадернутых гардин. Только белых мокрых комьев Быстрый промельк моховой, Только крыши, снег, и, кроме Крыш и снега, никого. И опять зачертит иней, И опять завертит мной Прошлогоднее унынье И дела зимы иной. И опять кольнут доныне Неотпущенной виной, И окно по крестовине Сдавит голод дровяной. Но нежданно по портьере Пробежит сомненья дрожь,- Тишину шагами меря. Ты, как будущность, войдешь. Ты появишься из двери В чем-то белом, без причуд, В чем-то, впрямь из тех материй, Из которых хлопья шьют. (с) Борис Пастернак
Я. Ниспадающая. Ничья. Беспрекословная, как знаменье. Вздорная. Волосы в три ручья. Он - гримаска девчоночья - Беспокойство. Недоуменье. Я - открытая всем ветрам, Раскаленная до озноба. Он - ест сырники по утрам, Ни о чем не скорбя особо. Я - Измеряю слова Навес, Переплавляя их тут же в пули, Он - сидит у окна на стуле И не сводит очей с небес. Мы- Не знаем друг друга. Нас - Нет еще как местоименья. Только - Капелька умиленья. Любования. Сожаленья. Он - миндальная форма глаз, Руки, слепленные точёно... В общем - в тысячу первый раз, Лоб сжимая разгорячённо, Быть веселой - чуть напоказ - И, хватая обрывки фраз, Остроумствовать обречённо, Боже, как это все никчёмно - Никогда не случится "нас" Как единства местоимений, Только горсточка сожалений. - Все закончилось. Свет погас. Я. Все та же. И даже Ночь Мне тихонько целует веки. Не сломать меня. Не помочь. Я – Юпитера дочь. Вовеки. Меня трудно любить Земным. В вихре ожесточенных весен Я порой задохнусь иным, Что лучист, вознесен, несносен… Но ему не построят храм, Что пребудет велик и вечен – Он ест сырники по утрам И влюбляется в смертных женщин. Я же Все-таки лишь струна. Только Голос. Без слов. Без плоти. Муза. Дух. Только не жена. – Ветер, Пойманный На излете. (с) Вера Полозкова
Не утопишь печаль в вине, Ох, живучая эта стерва… Приходила не раз ко мне И заглянет ещё, наверно… Чёрной тенью в моём дому. Не разбавить, её как виски, В сигаретном, кружась, дыму, Поселяется без прописки... Нет спасенья от той тоски, Ни таблеток, ни панацеи… И летят от души куски, Что обратно уж не приклею…
Гарсиа Лорка НЕВЕРНАЯ ЖЕНА И в полночь на край долины увел я жену чужую, а думал - она невинна... То было ночью Сант-Яго, и, словно сговору рады, в округе огни погасли и замерцали цикады. Я сонных грудей коснулся, последний проулок минув, и жарко они раскрылись кистями ночных жасминов. А юбки, шурша крахмалом, в ушах у меня дрожали, как шелковые завесы, раскромсанные ножами. Врастая в безлунный сумрак, ворчали деревья глухо, и дальним собачьим лаем за нами гналась округа... За голубой ежевикой у тростникового плеса я в белый песок впечатал ее смоляные косы. Я сдернул шелковый галстук. Она наряд разбросала. Я снял ремень с кобурою, она - четыре корсажа. Ее жасминная кожа светилась жемчугом теплым, нежнее лунного света, когда скользит он по стеклам. А бедра ее метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнем горели. И лучшей в мире дорогой до первой утренней птицы меня этой ночью мчала атласная кобылица... Тому, кто слывет мужчиной, не скромничать не пристало, я повторять не стану слова, что она шептала. В песчинках и поцелуях она ушла на рассвете. Кинжалы трефовых лилий вдогонку рубили ветер. Я вел себя так, как должно, цыган до смертного часа. Я дал ей ларец на память и больше не стал встречаться, запомнив обман той ночи у края речной долины, - она ведь была замужней, а мне клялась, что невинна.